Талагаи, хохлы и цуканы. Кем были предки современных воронежцев?

О запутанной истории пращуров жителей Воронежской области рассказал краевед Николай Сапелкин.

   
   

Нелюдимые грубияны

Историю нашего края обычно отсчитывают с конца XVI века, когда в Диком поле была основана крепость Воронеж. А ведь и раньше здесь проживали русские люди, которых называли талагаями. Возможно, они вели свой род от упомянутых в летописях жителей лесостепного пограничья - бродников, а может быть, и от племён вятичей, чьи поселения VIII-X веков нашли археологи.

«Это люди, имевшие уникальный опыт выживания без государства и в суровых природных условиях, - утверждает краевед. - В степи и лесостепи трудно заниматься хлебопашеством: нужно поднять тяжёлую жирную почву, нужно спасти урожай от палящего солнца. Так что жили не богато, но зато и налогов не платили. Если приходили разбойники или татары, талагаи умело прятались: пусть разграбят хозяйство - лишь бы самим спастись. Поэтому и стали считать талагаев нелюдимыми, изворотливыми и всегда готовыми на обман. А потом добавились такие характеристики, как «грязнуля», «грубиян», «невежда». Именно так и трактует слово «талагай» толковый словарь Даля. Но как можно быть другим, выживая в дикой степи?!»

Талагаи положили начало такой социальной группе, как «однодворцы», или «дети боярские». Служилые люди, они были второй или третьей линией защиты от прорвавшихся кочевников. Жили только на правой, самой опасной - крымской - стороне Дона, по которой совершали свои походы татары.

Со временем граница ушла на юг, и однодворцы стали государственными крестьянами, но сохранили самобытность. Например, дочерей выдавали только за выходцев из своей среды. А слово «талагаи» стало прозвищем, которым называли коренных воронежцев вплоть до начала XX века.

В годы Первой мировой в наши края эвакуировали население западных губерний. В Воронеже численность только еврейской общины выросла в шесть раз, и евреи стали играть заметную роль в жизни города. С собой переселенцы принесли и еврейско-польское слово «жлоб», которое попало даже в литературу - например, в рассказы Андрея Платонова, - и стало означать то же самое, что и «талагай».

   
   

Лягушки или черепахи?

Соседями талагаев были другие коренные жители воронежской земли: донские и хопёрские казаки и битюцкие татары. Но их потомков в нашем краю не сохранилось. Донские казаки были выдавлены после восстания Кондратия Булавина. Часть из них перебили, остальные ушли в Область войска Донского или вместе с атаманом Игнатом Некрасовым - в Турцию. А хопёрские казаки и потомки битюцких татар в 70-е годы XVIII века были отправлены на Азово-Моздокскую линию защищать южные пределы и строить ставропольскую крепость.

Со временем пришли под Воронеж новые люди, называвшие себя хохлами, ведь не каждый выходец из Малороссии был казаком-черкасом, а слова «украинец» тогда не существовало. В 1651 году после разгрома поляками одного из восстаний казаки полковника Ивана Дзиньковского приняли присягу Белому царю и поселились на землях, где вскоре построили крепость Острогожск.

Между казачьим полковником и воеводой, местными жителями и хохлами часто возникали споры по, казалось бы, пустяковым поводам. Так, чтобы жарким летом молоко не прокисало, а квас оставался холодным, великороссы опускали в кринку лягушек, а малороссы - черепах. На Пасху малороссы освящали поросят. Местные великороссы, которые свиней не выращивали и прежде не видели, думали, что хохлы несут в церковь сурков, и, конечно, возмущались. Хохлы гордились своими чубами, а воевода разъяснял, что христианам «православной веры греческого закона» непристойно в таком виде появляться в храме.

Не удивительно, что малороссы тоже жили обособленно и не отдавали дочек в чужие сёла. Со временем их население разрослось и стало полумесяцем охватывать наш край от некоторых сёл Семилукского района до Богучара и Калача. Эта группа не только сохранила, но и усилила свою идентичность из-за политики украинизации в конце 20-х-начале 30-х годов, когда документооборот и школьное образование в малороссийских городах и сёлах перевели на украинский язык. Даже областная газета «Коммуна» в то время выходила не только на русском, но и на украинском языке.

Мой дом - моя крепость

Быт общины вели по-разному. Так, талагаи строили настоящие усадьбы-крепости. Дом лишь одним окном выходил на улицу, остальными - во двор. Двор ограждался забором, который иногда обмазывали глиной - чтобы не подожгли. Хозяйственные постройки располагались по периметру. Перед входом частенько сваливали брёвна, сено или навоз, который густо зарастал бурьяном. В общем, пробраться в такую крепость было непросто.

«И сегодня в русском селе, где живут потомки однодворцев, можно увидеть такое отношение к быту, - отмечает Николай Сапелкин. - Это не вызвано нечистоплотностью, а связано с тем, что нужно было максимально затруднить доступ врага в дом».

Малороссийские сёла выглядели совсем иначе: низенькие, покрытые камышом, выбеленные хатки, перед домом - чистота, трава скошена. Рядом - палисадник с мальвами. Хозяйственные постройки спрятаны в глубине двора.

А деревни, основанные владельческими крестьянами, на первый взгляд удивляли безхозяйственностью. Дом не окружён забором, сараи и даже погреб - через дорогу и т. д. Живших там людей прозвали цуканами - из-за непривычного северного цокающего говора.

Вместе и врозь

Цуканы появились под Воронежем уже в екатерининское время. Тогда так называемые пустопроезжие земли стали выдаваться мелкопоместным дворянам из центральных губерний - Владимирской, Костромской, Московской и др. Помещики привезли с собой своих крестьян. Цуканы жили беднее местного населения - нужно было устроиться, да и земля была не самой лучшей. Тогда же, при Екатерине, из подмосковных сёл стали переезжать староверы, которые тоже жили весьма замкнуто.

«И в XVIII, и даже в XIX веке в Воронежском крае не было гражданского единства, - делает вывод краевед. - Каждый старался воспроизвести образ жизни и поведения, который унаследовал от своих предков, не хотел смешиваться с другими. Бывало так, что в одном селе жили три общины, которые не общались между собой. Формирование единой региональной идентичности началось уже в годы советской власти и, я думаю, не завершилось до сих пор».