«Чтобы наладить импортозамещение, нужно лет 10–15. Если столько продлятся санкции, мы, как лягушки, будем барахтаться в сметане и собьём её в масло. А иначе разделим судьбу Римской империи, которая погибла как раз из–за того, что римляне не хотели работать», – считает Юрий Трещевский, профессор, доктор экономических наук.
Народная рента
Юрий Голубь, АиФ: Юрий Игоревич, почему же местные воронежские продукты сейчас дорожают быстрее импортных?
Казалось бы, выход прост – использовать отечественное оборудование. Однако продукт тогда будет ещё дороже. У нас себестоимость выше: на любом участке работает в разы больше людей, чем в технологически развитых странах. Там труд интенсивнее, хоть и не всегда виден: никто не бегает, не суетится, всё ритмично. Но за восемь часов людей выжимают по максимуму.
В нашей же стране за последние 15 лет зарплаты росли быстрее, чем производительность труда. Это оправдано тем, что любой человек у нас в той или иной степени – получатель ренты, которую мы черпаем из природных ресурсов. А ещё у нас очень длинный отпуск и огромное количество нерабочих дней. Невозможно представить себе американца, который отдыхал бы две недели в январе и неделю в мае.
– Призываете отменить праздники?
– Отнюдь. Я не сторонник того, чтобы нефтегазовую ренту использовали два десятка олигархов и несколько тысяч тех, кто к ним примыкает. Это государственное достояние, благами должны пользоваться все жители страны.
Ещё один фактор роста цен – высокие риски бизнеса. И если, скажем, сельхозпроизводители не могут включить их в цену, то переработчики включают по максимуму. Зайдите на любой воронежский рынок, и вы воочию увидите этот парадокс: свежее мясо стоит дешевле колбасы!
Надо подсматривать
– Почему растут тарифы на энергоресурсы, когда повсюду они падают?
– У нас очень высоки потери – до 25% энергии теряется в сетях. Мы только начали работать с малыми котельными, когда не надо тянуть многокилометровые трубы, а потом их ремонтировать. К тому же удешевление нефти на мировом рынке не означает снижения её себестоимости у нас. Поэтому не надо удивляться, что топливо, в том числе бензин, дорожает.
– А что же будет с импортозамещением, если санкции отменят так же внезапно, как ввели? Снова – «шоковая терапия»?
– Такая опасность есть. Если бы не кризис, включая санкции, падение цен на нефть и т.д., то лет через 10 российское общество не спасло бы уже ничто – мы бы окончательно разучились работать. Если, даст Бог, санкции не отменят ещё хотя бы лет 7–8, то, по всей вероятности, в каких–то узловых точках мы научимся трудиться. Но нужна системная работа. Речь должна идти не о единицах, а о сотнях и тысячах авиационных двигателей, о сотнях авиалайнеров, а не об уникальном самолёте для президента, который строится в Воронеже. К нашим приоритетам должен относиться и агропромышленный комплекс. Ведь если перекроют каналы продовольствия, не очень–то повоюешь. И, конечно, нужно поднимать машиностроение. Его объём в натуральном выражении с 1990 г. сократился в 10 раз! А если нет машиностроения – нет ничего своего.
Чтобы наладить импортозамещение, нужно лет 10–15. Если столько продлятся санкции, мы, как лягушки, будем барахтаться в сметане и собьём её в масло. А иначе разделим судьбу Римской империи, которая погибла как раз из–за того, что римляне не хотели работать.
– Но реально ли научиться конкурировать с сегодняшними транснациональными корпорациями?
– Почему нет? Какие–то технологии достаточно просто скопировать. Я к этому отношусь очень спокойно и не считаю, что нужно сажать в тюрьму директоров школ, которые использовали нелицензионные программы, чтобы лишний раз расшаркаться перед загибающейся Европой. В Китае это никого не волнует. Можешь делать? Делай, не важно как. Отсюда их рост. Хотя 25–30 лет назад они делали полный хлам: машины не ездили, отвёртки проворачивались… Сегодня они поставляют товары всему миру, и никто не жалуется.
Право на технологии – это лишь способ защитить себя от конкурентов. Так что надо подсматривать, дорабатывать. Можно изменить чужую технологию? Хорошо. Нельзя? Используйте так. И пусть возмущаются – нам нужен результат.
– Разве можно надеяться на новые проекты в машиностроении и АПК при таких высоких кредитных ставках?
– Наша монетарная политика ужасна. Есть такой показатель – коэффициент монетизации: отношение денежной массы к валовому внутреннему продукту. Он должен быть не меньше 0,5. В большинстве европейских стран – около 1. А у нас – 0,3. Денег в экономике мало. И если ставка по кредитам – 30%, с ней нельзя работать. Отсюда – сдерживание темпов роста. Конечно, власти опасаются инфляции. Но инфляция – в головах. Когда все боятся подорожания, продукты начинают дорожать. В 90–е годы коэффициент монетизации был 0,11! Инфляция хлестала, потому что люди разметали товары. И так до 1998 г., когда всё рухнуло.
Другого выхода нет
– Каковы перспективы производства в Воронежской области?
– У нас неплохие позиции. Например, оборонка. Конечно, оборудование морально устарело, не всё в порядке с персоналом. Но в других местах и этого нет. Нам нужно развивать и авиапром, и космические двигатели. Тем более что наши соседи украинцы от всего отказались. Средства связи и подавления связи востребованы.
Да и АПК будет развиваться, другого выхода нет. У кого условия лучше? Ростов, Ставрополь, Краснодар, юг Сибири – вот и всё. А ведь сегодня активизируется спрос на продукты питания со стороны стран, которые ещё недавно жили впроголодь. Тот же Китай, остальная Юго–Восточная Азия. Речь идёт о двух миллиардах людей.
И третий блок – инфраструктура. Связь между центром и стратегическими портами юга страны идёт через нас: М–4, железная дорога. Украина сейчас отрезана на десятилетия, это понятно. Потом внуки помирятся, как французы с англичанами, но это будет не скоро. Как закладывался Воронеж в 1586 г. пограничным городом, так он им и остаётся.