27 марта отмечается Международный день театра. О том, как создаётся спектакль, сегодня рассказывает главный художник БГАДТ им. М. С. Щепкина Марина Шепорнёва.
Образ спектакля
– Марина Евгеньевна, как вам приходит идея того, что потом воплощается на сцене?
– Конечно, прежде всего, когда читаешь пьесу, нужно определить стиль, образ спектакля. Но не стиль той или иной эпохи, а некий пластический ритм, который будет присущ именно этому конкретному спектаклю. Представить себе тот отрезок жизни, о котором говорится в пьесе, его время и место. Порой сначала недоумеваешь – как всё это сделать технически? Режиссёр–то ставит свою задачу. Бывает, он чётко видит, что ему нужно на сцене, – и художник, руководствуясь его указанием, делает эскизы, макеты. А бывает, режиссёр говорит: ты как хочешь, так и делай, и тут художнику – полная свобода, что с одной стороны хорошо, но мне в этом случае бывает иногда сложно унять полёт фантазии – можно ведь такого нафантазировать, что никаких денег не хватит, чтобы это поставить.
Вот, например, спектакль «Сыновья моих братьев» – там всё происходит в одном месте, и я сразу решила, что должна быть видеопроекция, а значит, для неё нужна поверхность. Но она должна быть зыбкой, чтобы был эффект потустороннего мира, жизни, смерти и их пересечения. И при этом надо было сделать так, чтобы актёры могли в это видео входить–выходить, а зритель не уловил бы каких–то технических сложностей. Я много думала – а если ты постоянно в поиске, то любая мелочь может натолкнуть на большую идею. Я стояла в нашем швейном цехе и перебирала в руках лоскуты тканей, и тут увидела кусочек эластичной прозрачной сетки – и пришла идея натянуть две такие сетки и прорезать в них отверстия. Я предложила эту идею режиссёру, она говорит: «Давай, рискуй, я такого ещё не делала». И всё получилось, сетка хорошо приняла на себя видео и выдержала все актёрские движения.
Сейчас этот спектакль поедет на фестиваль в Липецк, нас пригласили в Сербию. Автор пьесы Синиша Ковачевич, приехав на премьеру спектакля в Белгород, рассказал, что это уже 25–я постановка, но он никогда не думал, что мистический мир можно создать таким вот интересным образом.
– Вы всегда сами рисуете эскизы к спектаклям?
– Если я являюсь художником–постановщиком, то да, сама. Важно чётко определиться с общей концепцией. Ведь все понимают, что оформление в театре условное, но время всё равно должно читаться. Так что приходится вести ещё и огромную исследовательскую работу. Вот, например, у нас была военная пьеса «Соловьиная ночь» – костюмы там достоверны. Конечно, не музейные, но там даже медали у актёров настоящие – так случилось, что ветераны подарили их театру. И актёрам это придавало совсем другой настрой. Или та же сербская драма – для меня это было целое культурологическое исследование.
– Там же у героев сложные костюмы разных эпох?
– Ещё раз скажу – если очень нужно, судьба всегда помогает: как раз в момент работы над этой пьесой у меня одна подруга поехала в Черногорию, а другая была в Сербии, и я им дала задание – найти образцы обмундирования. И они мне привезли, например, сербскую пилотку с кокардой. А Виктория Ряпухина, переводчик этой пьесы на русский язык, вообще сходила в музей и сфотографировала реальную форму сербских солдат двух мировых войн, чем оказала мне просто неоценимую помощь. И получилось – костюмы вроде бы и условны, фантазийны, а силуэт остаётся достоверным.
Большие пространства
– Как сложилось, что вы выбрали такую профессию?
– А у меня с детства была склонность к рисованию, несмотря на то, что профессиональных художников в семье не было. Родители мои – инженеры–горняки, работали сначала на Североуральском руднике, потом в Казахстане, в городе Рудном. Там я и училась в художественной студии, потом в Челябинске получила профессию художника–оформителя, уже позже. В Белгороде закончила институт культуры по специальности «Декоративно–прикладное искусство».
В Белгород наша семья переехала в 1985 году, отец был назначен главным энергетиком Яковлевского рудника. Я работала в коллективе производственного объединения «Сокол», в бюро эстетики, вместе с замечательными мастерами. Тогда работа оформительских бюро делалась строго по утверждённым эскизам, это, в общем–то, дисциплинировало и приучало уважать труд коллег. Очень много было шрифтовых работ и живописных панно больших размеров, что, опять же, пригодилось в дальнейшем – именно оттуда у меня осталась эта небоязнь больших пространств.
Время было перестроечное, сложное, была какая–то неуёмность, тяготение к собственному творчеству – и однажды я узнала, что в театр требуется художник–декоратор. Так начался мой длинный путь в профессию художника–постановщика.
– Сложно работать с приглашёнными режиссёрами?
– Конечно, сложно, особенно если они далеко. Наши режиссёры – Виталий Бгавин, Игорь Ткачев – они рядом, с ними всегда можно посоветоваться, и хотя сейчас век Интернета, можно и по скайпу поговорить, но мне нужно именно живое общение. Театр ведь – это искусство коллективное, в создании спектакля участвуют многие мастера различных искусств – художники, осветители, музыкальные работники, модельеры – тут симфония всех искусств, в которой ведущее место, несомненно, принадлежит актёрскому искусству.
Есть много каких–то мелочей, о которых не знает зритель, но от них многое зависит. Вот сейчас мы говорим спектакль «Кентервильское приведение» – там у актёров очень богатые костюмы, но по замыслу они все должны быть ветхие. И мы взяли простую холстину, нашили на неё серебряную отделку – из зала она смотрится как ветхая парча. У нас прекрасные мастера и в швейном, и в столярном цехе, замечательный бутафор. Каждый делает свою работу на совесть – и спектакль получает отклик в душе людей.
Не сказка, а притча
– Насколько, на ваш взгляд, взаимосвязано то, что происходит на сцене и в жизни?
– Если зритель идёт в театр, смотрит, аплодирует стоя – ведь в театре постоянные аншлаги, – значит, то, что мы делаем, нужно и созвучно людям. За годы театр как бы сам воспитал себе публику – это и хорошие режиссёры, и хорошие художники, у которых было чему поучиться. Белгородцам мало что говорило имя Эдуарда Кочергина, а в театральных кругах – это учитель учителей, и пригласить его, вырвать из бешеного графика в Санкт–Петербурге – надо суметь! Тут отдам дань уважения нашему директору Виталию Слободчуку, который годами, десятилетиями создавал имя нашему театру не только в среде белгородских зрителей, а по всей России.
– Вы ставили много сказок – а есть любимая?
– Я очень люблю сказку «По зелёным холмам океана» – там у нас создалась такая милая обстановка, очень трогательный спектакль, дети от него в восторге. Люблю первую сказку, которую поставила самостоятельно как художник–постановщик – «Жила–была сыроежка». Она шла лет пять, потом её списали, поскольку все дети Белгорода и области её уже посмотрели, а сейчас восстановили, поскольку подросло уже другое поколение.
Театральный вкус воспитывается с детства – и для детей всё надо делать даже лучше, чем для взрослых. Я помню, как моя дочка, когда была маленькой, смотрела спектакль про котиков – и она до сих пор помнит, в какое платье была одета кошечка, какой у неё был бантик…
– Кстати, о котах – почему у них в спектакле «Зимы не будет» нет хвостов?
– Если бы были хвосты – это была бы сказка. А этот спектакль – притча. Он создан вроде бы в молодёжной эстетике – звучит рэп, очень пластично двигаются молодые актёры, – но и люди более старшего возраста им проникаются. Это, конечно, режиссёрская удача Игоря Ткачева, ну и моя как художника. В ходе спектакля забываешь, что это коты, видишь в них компанию подростков, брошенных, обиженных, никому не нужных, у которых судьба – как у этой бабушки – хоть как–то выжить в этом мире. И эти коты поднимают совсем не кошачьи, а вполне человеческие проблемы – одиночества, верности, любви.
«Новый театр» в Воронеже. Как создать постановку, понятную каждому? 
Юрий Бурэ о себе, актёрах и инновациях 
Юрий Попов: "То, что запрещено, всегда интересно публике!" 
Молодёжь в Курске ломает стереотипы 
Кукольный мир любимых актеров