«Из–за частной собственности изменились условия жизни, отношение к людям. У администрации нет средств, чтобы помочь жителям, а те, кто возделывает нашу землю, – они частники. Им, по сути, дела до нас нет никакого. У нас клуб закрыли из–за его аварийности, молодёжи негде собраться. Выйдут на остановку, пива попьют – и всё. Не нужно это нашей власти, что говорить… Зато есть самогоноварение, заменяющее культурную жизнь села», – рассказывает деревенский писатель Геннадий Пушечников.
69–летнему жителю деревни Казанка Золотухинского района федеральное издание подарило ноутбук для того, чтобы он смог печатать свои произведения. Народные истории сельского жителя привлекли читателей из разных регионов. В основе практически всех произведений – реальные события и реальные люди, в которых односельчане писателя порой узнают себя. О злободневных вопросах местного уровня Пушечников пишет в «районку», в сказочной форме рассказывая об отдельных проблемах села. Так недавно в свет вышла его история про Змея Горыныча, лишившего лесную молодёжь культурных развлечений, и Бабу Ягу, спаивающую молодых козлят самогоном собственного изготовления.
Был эффект
Екатерина Апонина, АиФ-Курск: – Геннадий Владимирович, был ли какой–то эффект от вашей сказки? Узнали герои самих себя?
– Когда такие «сказки» замечали и реагировали на них больше?
– Конечно, в советское время. В то время я мог поговорить, объяснить свою позицию, переубедить людей. Когда строили у нас в советское время школу, канализацию неправильно спроектировали, вывели в речку. Я начал спорить и выспорил – канализацию вывели в другое место, сделали зону фильтрации. Хотя кто я? Обычный деревенский мужик. Но к нашему мнению прислушивались.
– Но ведь говорят же, напротив, что свободы слова в СССР не было…
– Да, тогда нельзя было ничего плохого говорить про партию, сейчас можно – и про чиновников, и про главу государства. Но существенное отличие прошлого положения заключалось в том, что тогда от того, что я говорил, писал, был эффект какой–то. Можно было кого–то поругать, выразить своё мнение. Никто не мог обидеться, если писали правду. Сейчас никакого эффекта зачастую нет. У напечатанного слова больше нет силы.
– В последние годы вам удалось опубликовать что–нибудь «действенное»?
– Что касается «душевного» действия, здесь, конечно, сложно говорить. Это могут сказать только читатели. С точки зрения практической был недавно случай. Прочитав мою публикацию про Великую Отечественную войну, женщина из Сибири прислала письмо, рассказав, что её отец погиб в Мантуровском районе. Ей–то не объяснишь, что мне до Мантуровского далеко. Начал ходить по советам ветеранов. Нашли место гибели. Теперь моей читательнице прислали фотографию памятника и фамилию её отца, выбитую на табличке. Вот это уже что–то значит.
Писатель от скуки
– Как вы стали писателем?
– Да какой я писатель? Просто чем–то в деревне человек должен заниматься. Мне нравится писать, я пишу. Что после меня останется – эти бумажки. У нас в советское время в совхозе была организована художественная самодеятельность – добровольно–принудительно. Сказали сделать – сидим, думаем: что делать? Пришлось мне сценарий праздника писать. Помню, делали инсценировку песни «В землянке». Была и печурка, имитацию огня сделали, токарь нам выточил гильзу настоящую. Оружие мы даже из музея брали. Вот такая самодеятельность была, потом она как–то постепенно ушла. А я начал писать стихи в «районку». Потом дальше. А чем в деревне заниматься? Можно пьянствовать. Но у меня никогда к этому интереса не было.
– Помните своё первое опубликованное произведение?
– Во время подготовки сценария к одной из знаменательных дат я написал стихотворение о лётчике, который погиб у нас во время войны. Так эта история и осталась незавершённой, то ли от людского равнодушия, то ли от безденежья. У нас во время войны в деревне застрелился парашютист – Константин Школьников. Были люди, которые это видели. Упал самолёт, люди бежали на помощь. Парень только спросил у девушки, есть ли в деревне немцы, а фрицы уже бежали. Он девчонок прогнал, а сам отстреливался. У него два пистолета было. Последнюю пулю он оставил для себя. Я рассказал поисковикам про этого лётчика. Его захоронили в болоте, потом я нашёл людей, которые эксгумировали и делали перезахоронение. У нас нашли документы его, отвезли их матери. А он всё равно числился пропавшим без вести. Я настаивал на увековечении его памяти. Поисковики должны были приехать сюда, сделать раскопки. Но прежде чем ехать, они позвонили в сельсовет, а там им сказали: да Пушечников – он мюнхгаузен – придумывает всё. Аж стыдно было. И обидно за Школьникова.
Вымирающие аборигены
– Каким вы видите будущее своей деревни?
– Я вижу, что вымирает деревня. Наше поколение умрёт, и будут тут наёмные люди работать. Будут приезжать, обрабатывать землю и уезжать восвояси. Закроют почту, школу, клуб, что останется от деревни? Даже идея с материнским капиталом здесь не работает. Детей же надо на что–то и одеть и накормить.
Раньше ребят без работы не оставляли. Занятие находилось для каждого. Совхоз и сельсовет – всё едино было. А теперь администрация сельсовета – это одно, а то, что у нас появилось на месте совхоза – частная организация, которой мы сдаём в аренду землю. И за эту аренду они нам могут выполнить определённый перечень работ. А у нас было: женщина рожает – к директору совхоза бегут, заболел кто–то, умер – к директору бегут, женится – тоже к нему. Частники, нас не знают, отправляют к администрации, а что у неё есть? Ничего ведь нет. Так что мы тут вымирающие аборигены. Но надо понимать, что вместе с деревней мы потеряем свои исторические корни. Деревня – это прародительница всей России, знание историй поколений, это историческая память. А в городе даже часто соседи по лестничной площадке не знают друг друга в лицо.
– Какое для вас было самое счастливое время?
– Самое счастливое время для всех поколений – это время молодости. А у нас сейчас: думай изменять мир, когда он тебя уже изменяет. Здоровье формирует восприятие всего мира. Если ты здоровый, тебе и мир кажется красивым, независимо от того, град на улице или солнце светит.