Мастерская заслуженного художника России Владимира Бартенева – родина многих курских памятников. Здесь до сих пор хранится «маленький» Евгений Носов – эскиз памятника писателю, установленного рядом с его домом. Здесь же стоит и уменьшенный памятник Воробьёву, который украшает сквер у Курской государственной филармонии, Петру Первому, нашедшему своё место аж в Калининграде… Это далеко не все возведённые монументы Владимира Ивановича – ещё десятки маленьких скульптур так и не дождались своего большого рождения. Возможности приобрести задуманную автором величину их лишает недостаток средств и людского желания. Так, выхода в свет из мастерской ждёт необычный ослик, бомж, «Лунный свет», «Мыслитель», девочка с зонтом и другие.
– Богатые люди вышли из народа, образование имеют скорее экономическое, поэтому необходимости тратить деньги на искусство не видят. В бюджете же, как всегда средств не хватает…. – говорит Владимир Бартенев.
«Нужен образ»
– Этого человека я действительно увидел в городе. Как–то шёл под дождём, а мужичок в плащике проходил по улице Ленина. Я пришёл домой и вылепил такую фигурку, – рассказывает Владимир Иванович, показывая гипсового «бомжика». – Иногда люди становятся бомжами из–за независящих от них обстоятельств. Эта тема имеет право на существование. Не только же изображать людей успешных и красивых. Сейчас одна эта работа находится в Лондоне – скульптуру купил некогда посетивший мою мастерскую внук Бернарда Шоу. А мне хотелось вот этого бомжика, бегущего под дождём, сделать в натуральную величину и поставить на улице Ленина.
Екатерина Апонина, АиФ–Курск:– Владимир Иванович, как вы относитесь к популярному сейчас жанру городской скульптуры?
– Отношусь хорошо. Людям нравится. Но само исполнение городской скульптуры у нас немного неправильное: сбивается в бытовой план. Получается не произведение искусства, а простое реалистичное изображение того или иного героя.
Художественные произведения могут оказаться менее доступными для народа. Тот же пример недавно открытой скульптуры «Свидание» на площади Перекальского. Сколько шишек я с ней получил. Когда только поставили её, одни бабульки при виде влюблённого, несущегося через стены, начинали креститься, на пикет против него собирались выходить, а иностранцы до сих пор подходят фотографироваться. Всем, кто приезжает из других городов, этот памятник нравится.
Для понимания некоторых произведений народу не хватает образования, но он не виноват – нас этому не учили и мало кого учат. Сейчас иногда прихожу в Пушкинский музей в Москве, там больше группы школьников ходят и учитель им объясняет, что, как и почему. Вот эти люди будут совсем по–другому реагировать на произведения искусства.
– Какой должна быть городская скульптура в идеале?
– Памятник – это скульптура, которая должна являться эстетическим украшением города и в то же время нести какую–то идею. Такой памятник не обязательно должен быть идеально вылеплен со всеми складками, завязанными шнурками – это никому не нужно, главное, чтобы был образ, актуальный для места, на котором он стоит.
Вот памятник Воробьёву, например. Ведь Константин Дмитриевич никогда в жизни не носил такое длинное пальто, у него была коротенькая курточка. Но я его всегда ассоциировал с генералом Хлудовом из «Бега» Булгакова. Поэтому я ему сделал длинное пальто (там даже погоны видны) и шляпу.
Я боялся, что дети Воробьёва, Наталья и Сергей, скажут, что он никогда в пальто не ходил и шляпы у него не было. Но им очень понравилось. Сергей мне говорит: «Он здесь похож на генерала Хлудова. Это у отца был самый любимый образ». Хотя я этого не знал… Они приняли памятник, сказали, что им неважна точность деталей, главное, чтобы образ отца мне удалось воссоздать. А образ здесь, как и в других произведениях, – это не только соответствие внешних деталей.
Разговоры с памятниками
– Владимир Иванович, какой свой памятник (из установленных) вы считаете лучшим?
– Памятник Евгению Носову. Бывает, проходит время, подходишь к скульптуре, думаешь: сейчас бы я это сделал не так, а к Носову подхожу – ничего менять не хочется.
– Чем запомнился процесс его создания?
– Я создавал памятник Носову в Санкт–Петербурге, в мастерской своего товарища. Я жил в ней и работал. Проснусь, подмету с утра обязательно. Это я так сам себя настраивал на работу. Потом я открывал скульптуру, мысленно разговаривая с Носовым. Проверял, хочется ли с ним общаться? Памятник должен быть живым. После этого я начинал читать носовские зарисовки, и когда чувствовал: всё, меня зовёт к себе памятник, приступал к работе. И работал, пока не выдыхался. Закрывал памятник и уходил гулять по Невскому проспекту.
Мне в этой композиции не удавалось вылепить птиц – воробьёв: всё время получались какие–то вороны. Вот как–то гулял по Невскому, купил мороженое и сел около памятника Екатерине Второй. Слетелись воробьи, я начал кормить их вафелькой и наблюдать. Кто–то их спугнул – улетели. Через некоторое время «на разведку» прилетает один воробей. Посмотрел, улетел, за ним ещё штук десять, а потом и вся стая. Когда я посмотрел на воробьёв–разведчиков, то понял причину своих неудач. Воробей не может спокойно стоять. Вернулся в мастерскую, и как только я им расставил ножки, изобразив движение, мои вороны стали воробьями.
«В шкуре ослика»
– Были случаи, чтобы вашу работу так раскритиковали, что вы решили всё бросить?
– В студенческие годы я посещал в Москве студию Никиты Лавинского, он был председателем Союза молодых художников СССР. Как–то мы рисовали обнажённую модель, Никита занимался чем–то в своей мастерской. У меня рисунок получился очень хороший (я так думал). Он пришёл, мы перед ним разложили все работы. Никита смотрит на мой рисунок и спрашивает: «А это чьё?». Я думаю, сейчас будет меня хвалить. Вместо этого он раскритиковал моё художество в пух и прах. Думаю, ну всё, надо бросать.
А девушка, которая нам позировала, говорит мне: «Ты должен гордиться, что Никита тебя заметил. Он обычно устраивает такие разборы тем, от кого, он чувствует, будет толк».
Тогда же посоветовали мне для того, чтобы рисовать и лепить раскованно, выпивать стакан водки. Попробовал, и правда, подумал, талантливый, наверное! А потом в Курске как–то пришлось лепить фигуру женщины. На завершающем этапе работы мне надо было куда–то отъехать, вернулся выпившим, начал лепить, перелепливать ранее сделанное. Мне ребята говорят: «Тебе нравится?». Я уверенно отвечаю: «Да». Переубеждать они меня не стали, просто сказали: «Ну, завтра посмотришь». На следующий день весь ужас, сделанный накануне, я разломал. Тогда я понял, что скульптору, также как водителю, токарю, слесарю, пекарю, на работе обязательно надо быть в трезвом состоянии. И отказался от всего спиртного вообще.
– Актёрский опыт помогает в создании скульптуры?
– Безусловно: театральные законы действуют и в скульптуре. Например, когда ты находишься на сцене, неприлично поворачиваться спиной к зрителю. Поэтому, когда я работаю над композицией, обращаю внимание на то, чтобы она была не односторонней. Скульптура – это трёхмерное изображение. Необходимо сделать её так, чтобы она красиво смотрелась со всех сторон.
Ещё одно правило: как только актёр на сцене начинает заботиться о себе, никакого образа не получится, не получится роли.
Скульптор также должен своё «Я» прятать. Я должен, прежде всего, думать о том, кого изображаю, прочувствовать образ. Стать на место героя, чтобы понять, как он может сидеть, смотреть, улыбаться. Даже если я леплю ослика, я пытаюсь понять, что он чувствует в этот момент и как эти чувства на нём отображаются.
Ольга Руднева: «Символом Воронежа нужно сделать Каменный мост» 
Кого спасает ложь? 
Владимир Шахрин: «С иллюзией о свободном обществе я расстался лет 20 назад» 
Матвей Ганапольский: «Суд над Навальным меня возмущает» 
«И крестиком вышиваю». Никас Сафронов о себе, гениях и новом искусстве