– Ребята, задействованные в раскопках, участвовали в различных мероприятиях, связанных с риском для жизни. Но когда всё это увидели: эти останки, этих жертв со связанными за спиной телефонным кабелем руками, с простреленными черепами, редко кто сдерживал эмоции, – вспоминает ветеран спецслужб, полковник Валерий Мокин.
В 90–е годы Валерий Михайлович возглавил работу по реабилитации жертв политических репрессий. С командой самых опытных сотрудников ведомства он просмотрел тысячи дел, узнал истории более тысячи прерванных жизней, многие из которых он до сих пор без слёз не может вспомнить. После длительных поисков Валерию Михайловичу удалось найти место массовых расстрелов в Курске в 1937–1938 гг.
«Что–то нас туда притягивало»
– Валерий Михайлович, расскажите, как вы нашли захоронения курян, расстрелянных в 1937 году?
– В Курской области в период массовых репрессий 1937–1938 годов было расстреляно 1 996 человек. Когда мы начали рассматривать архивы, то выяснили, что в основном, в актах о приведении в исполнение приговора указывалось урочище «Солянка». Там мы и начали проводить раскопки. В поисках нам помогал молодёжный поисковый отряд из Курчатова. Глубокой осенью от помощи ребят мы отказались, потому что им надо было заниматься, было холодно, шли дожди. И дальнейшие раскопки мы осуществляли вдвоём: я и мой коллега Валерий Корнасевич.
На девятый день раскопок (позади было уже свыше 200 раскопов) к нам в лес приехала телевизионная группа. Сняли коротенький сюжет и уехали. А буквально через десять минут мы обнаружили первое, а вскоре и второе массовое захоронение, в одном из которых нашли стеклянную бутылку с обозначением на донышке «1937 год». К этому месту во время раскопок мы несколько раз возвращались. Что–то нас туда притягивало. Обо всём мы сразу же доложили начальнику управления. Мои товарищи по раскопкам поехали к месту службы, а я остался дожидаться милицию для организации ночной охраны места раскопок, но так никого и не дождался, проведя у братской могилы расстрелянных всю ночь. Поначалу, пока ещё было светло, продолжал раскопки, а затем до утра грелся у костра.
А утром уже пришла команда из крепких ребят, офицеров. Уже в первый день не было сомнений, что мы наткнулись на захоронение репрессированных в 30–е годы. Было только две таких партии, когда расстреливали по 40 и 41 человеку. В списке из 41 человека был один японец. Он приехал в Россию обучать молодёжь восточным единоборствам, но его посчитали шпионом. И расстреляли. Его имя в списке помогло определить имена всех остальных приговорённых, расстрелянных в этой партии. Потом пригнали технику, раскопки велись с помощью механических средств, но больше мы ничего не нашли.
По факту обнаружения захоронения областной прокуратурой было возбуждено уголовное дело, проведено множество экспертиз, которые однозначно подтвердили, что останки принадлежат именно расстрелянным жертвам репрессий 1937–1938 годов.
Арест по разнарядке
– Как рассматривались дела «врагов народа»?
– Рассматривались дела судом, особым совещанием, тройкой или двойкой. Уже перед заседанием на деле стояла галочка. Если красная – считайте, что человек приговорён к расстрелу. Тогда же до каждой области доводили разнарядку по количеству арестованных: по первой категории, второй. И при подготовке дела к рассмотрению руководство управления, опираясь на разнарядку, решало, кого по какой категории судить, и ставило на деле галочку соответствующего цвета. В архивных документах можно увидеть, что заседания тройки и судов по таким делам длилось всего по 10–15 минут.
– Как была организовано исполнение приговора?
– Расстрелы осуществлялись на расстоянии не менее шести километров от центра города, могилы копали глубоко, чтобы над захоронением было не менее двух метров земли. Возили приговорённых на полуторках, набивали людей, как сельдей в бочку. Сажали арестованных на корточки с завязанными за спиной руками таким образом, что те, кто сидел первым, подняться не могли, потому что все остальные сидели, по сути, на их ногах. Забирали людей с чашками, кружками – поэтому многие даже не знали, куда их везут. Район расстрелов оцеплялся внутренними войсками, солдатами срочной службы. Машину с узниками задним ходом почти вплотную подгоняли к яме. Приговорённых к расстрелу по одному торопливо выводили из кузова. Комендант без лишних слов производил выстрел в затылок, убитый падал в яму. За ним другой, третий, пятый, десятый… Место захоронения расстрелянных поливали отработанным машинным маслом, чтобы отпугнуть зверей. Потом эти захоронения маскировались: подсаживался кустарник, в каких–то случаях, возможно, деревья.
Восстановленная память
– Удалось ли установить имена людей, которые непосредственно участвовали в расстрелах?
– Когда возбудили уголовное дело, мы вместе со следователем просматривали архивы, акты о приведении в исполнение. Но там были перечислены имена практически всех офицеров, которые в то время работали. Сотрудники, которые остались в живых после войны, рассказывали, что это расписывались те, кто участвовал в оперативных совещаниях. Вот, предположим, в четверг намечается расстрел, а перед ним проводилось оперативное совещание. Расстреливал представитель комендантской службы, а все остальные расписывались.
По рассказам начальника следственного отделения Григория Коробко, один из комендантов когда узнал, что он расстреливал невинных, повесился. Другой комендант дожил до глубокой старости, но в последнее время в управление не приходил, тоже переживал. В 37–м он думал, что расстреливал врагов народа. Кстати, ему поручалось и арестовывать наших сотрудников, когда на это приходил приказ из Москвы.
А ассоциацию жертв политических репрессий возглавлял бывший старший оперуполномоченный, который вместе со своим начальником отделения написал письмо Сталину о том, что в Курской области ведётся уничтожение честных людей, но его арестовали вместе с начальником. Начальнику дали десять лет, ему восемь
– За время своей работы по реабилитации вы пересмотрели тысячи дел. Какие истории запомнились особенно?
– Один заявитель ждал дело своего отца. Оно находилось в Москве: долго шла переписка. Он мне неоднократно звонил, говорил: «Вы там темните». А когда это дело пришло, и я его изучил, выяснилось, что по доносам отца заявителя репрессировали тридцать человек. Я попросил сына репрессированного прийти с родственниками, приготовил лекарства успокоительные. Ещё раз спросил: уверены ли они, что хотят познакомиться с материалами этого дела. Они ответили: да. Через некоторое время у заявителей случилась истерика…
После работы по реабилитации в газете «Известия» появилась заметка о работе нашего управления, упоминалась там и моя фамилия. И мне пришло письмо от Веры Яковлевны Колитвиновой из Тулы. Она некогда работала с моей матерью в библиотеке. В 1937 году арестовали её мужа Колитвинова, который в то время был председателем облисполкома: вызвали в Москву, и оттуда он не вернулся. Вера Яковлевна вскоре тоже оказалась в застенках НКВД за «злодеяние жены врага народа». В областной библиотеке художник по её указанию написал плакат: «Не дадим житья врагам народа». В то время это был частый лозунг. А художник без согласования с ней повесил плакат на видном месте – над портретами членов политбюро. Когда она утром пришла на работу, её уже ждали. Её осудили на четыре года, а реабилитировали после войны. Она попросила меня узнать судьбу её мужа.
Я запросил материалы в Тульском управлении и написал ей подробно, какие должности занимал её муж, чем награждён, за что его арестовали, в каком году он был расстрелян и в каком – реабилитирован. И когда я недавно был в Туле и ехал в общественном транспорте, вдруг услышал: «Следующая остановка – «Улица Колитвинова».
Певец ополчения. Липецкий бард – о войне в Донбассе 
Всю жизнь с осколком 
Узник концлагеря: «Иногда они мне снятся» 
Письма с фронта 
Супружеская пара ветеранов ВОВ о боях, любви и Победе