Курск, 13 ноября – АиФ-Черноземье
В 1- й день жизни судьба сыграла с маленьким Валей злую шутку. В роддоме глаза младенца случайно промыли раствором ляписа сильной концентрации. Роговицу глаза обожгли. Сначала у ребёнка было просто плохое зрение. Потом развилась серьёзная болезнь – глаукома. В 16 лет парень остался с одним зрячим глазом, в 20 лет – ослеп полностью…
«АиФ»: – 16 лет, жизнь только начинается… Валентин Викторович, как Вы переживали потерю зрения?
В.Т : – Я страдал ужасно. Хотя знал, что это рано или поздно произойдёт. В Одессе в клинике Филатова перед операцией меня предупредили: исход может быть разным. Лучше не будет: «либо сохраним то, что есть, либо будет полная потеря зрения». И вот зрение на один глаз я потерял прямо на операционном столе. Лежу, был яркий свет, и вдруг он стал коричневым. Думаю, что ж такое? Что же они делают, как они будут со мной работать в темноте? И вроде как-то тихо стало всё. Ощущение запомнилось на всю жизнь… То, что я на один глаз полностью ослеп, я узнал только спустя несколько дней, когда мне стали делать перевязку. Очень тяжело было. 16 лет – всё только начинается. Я не представлял, как жить, чем заниматься. Но со мной в палате лежал молодой директор одесской музыкальной школы. Мы с ним подружились. И он, видя мои мучения, говорит: «А что ты так? У меня в школе работает преподаватель. Баянист. Он, будучи ребенком, после войны подорвался на мине и лишился зрения. Работает очень хорошо, уважаемый человек. К нему родители пытаются своих детей отдать на обучение – очереди выстраиваются. И девушки за ним толпами ходят». И я начал понимать: изменить ситуацию не могу. Значит надо её принять, согласиться, готовиться к этому, принять меры конкретные, решить, чем ты будешь заниматься в жизни.
Директор, выписываясь, пообещал мне привести этого педагога. Ждал я его с нетерпением.
А я тогда левым глазом ещё видел. И вот смотрю на улице: идёт мужчина – красивый, широкоплечий и ведь не скажешь, что незрячий. Он познакомил меня с прибором Брайля. Написал мне алфавит, сказал: «Учи. Некоторые выучивают за неделю, некоторые – за год». Я уже на следующий день читал журнал: правда, над одной страницей мог полдня сидеть. И я понял, что я могу дальше учиться. Георгий Иванович (этот педагог) посоветовал мне продолжить образование в Курске – в музыкальном колледже-интернате слепых. Но там надо было сдавать экзамены: сочинение, литературу и специальные дисциплины. Ну, вот я думаю: как я буду это делать? Если мне над одной буквой приходится работать чуть ли не полминуты. Мы купили прибор Брайля, сборник диктантов для школы: и вот я с мамой каждый день 3 – 5 диктантов писал на скорость. Решил поступать на следующий год. Устроился на работу слесарем на специализированном предприятии, перевёлся в вечернюю школу. Там сложно было: я ведь по Брайлю хорошо ещё не мог и по плоскопечатному тоже. Я себе сделал метровую доску, покрасил тёмно-зелёной краской, нашёл мел и решал там домашнее задание: писал, носом клевал. А потом переписывал в тетрадь с помощью мамы. А через год поступил в училище.
Я был настырным, поэтому успехи в учёбе у меня были хорошие. На 4-м курсе директор предложил мне работу. «Поступишь в институт, проучишься год, переводись на заочное отделение и будешь преподавать у нас». Так я и остался в Курске. Поехал на каникулы, маму сюда привёз и в 22 года стал уже преподавателем. Половина учеников была старше меня. В колледже я проработал 23 года.
«АиФ»: – Почему Вы бросили эту работу?
В.Т : – 31 января 2001 года меня по дороге домой из колледжа сбила машина. Вечер был, ветер в лицо, что-то типа мокрого снега вдобавок. Слышу, люди впереди идут – я за ними иду да иду. И вдруг – удар справа. Это со станции техобслуживания выезжала машина, я её не услышал. Я падаю. Водитель выскочил, предложил меня в больницу отвезти, но я отказался. Ещё и извинился перед ним. Несу дипломат в сломанной левой руке, в правой – трость, чувствую что-то давит. Часы расстегнулись. Смотрю – у меня рука, как нога стала. Пришёл домой, скорую вызвал. Оказался перелом со смещением, в результате, на инструменте я уже играть не мог. Да и устал я от педагогической работы. Ученики ведь тоже разные бывают. Вкладываешь в него душу и впустую: он ничего не воспринимает. Что-то жалко мне стало своих сил, и решил я, что пора, наверное, отдыхать. Тем более, играть-то я всё равно не мог. Отнёс директору заявление об уходе, он его раз порвал, второй, но потом всё-таки отпустил. У меня тогда небольшой бизнес был: и столярка, и соевые продукты мы выпускали. А потом плохо стало, конкуренты появились. Да и потом меня сюда в ВОС пригласили в 2003 году.
«АиФ»: – Чтобы Вы посоветовали людям, которые внезапно лишились зрения?
В.Т : – Во-первых, не испугаться этой ситуации. Нужно сохранить круг друзей, не обидеть их, потому что в этом состоянии, как правило, бывает отторжение всего и всех. А этого делать ни в коем случае нельзя. Надо осознать, что ты ситуацию не можешь изменить, и никто не может этого сделать, поэтому – нужно к этому привыкнуть. И, конечно, нужно вступить в общество слепых. Здесь знают, как работать с такой категорией людей. Будучи членом этого общества можно найти свою нишу социуме. А дальше – быть оптимистом, ведь жизнь продолжается!
«АиФ»: – Правда ли, что когда человек теряет одно из чувств, другие становятся острее?
– Есть такая точка зрения, она научно обоснованна. Срабатывает компенсаторный фактор. В обычных условия человек 85 – 90% информации воспринимает посредством зрительного анализатора, и лишь 10% идёт на тактильное восприятие, слуховое и т.п. Когда человек теряет зрение, остаётся буквально 15% от того восприятия. Естественно, эти чувства перераспределяются. Человек вынужден их поставить на службу на «всю катушку». А иначе как жить? Ты начинаешь слышать ушами двери, стены, углы домов, деревья, прохожих. Главное, чтобы ветра не было. По каким-то параметрам можно судить о возрасте человека, с которым общаешься, о росте. Подключается что-то такое, что в обычных условиях спит в человеке.
Когда я потерял зрение, заметил, что стал многое слышать из того, что раньше не слышал. Вот, например, проснулся, светло на улице или темно, я не вижу. Но я улавливаю это. Особенно сейчас остро «чувство препятствия». Стены можно слышать: ушами и даже лицом. Я раньше ходил без очков, было лучше лицом чувствовать пространство: щеками, носом, не знаю чем. Потом я всё-таки надел очки, чтобы более свободно себя чувствовать. Хоть и говорил Чехов, что глаза – это зеркало души… Но не всегда это так.
Слепые – они такие же люди: и хорошие есть, и плохие. Процентное соотношение, наверное, такое же. Журналисты иногда склонны идеализировать. Надо воспринимать их также, как и обычных.
«АиФ»: – А жалеть можно?
В.Т : – Нет. Надо воспринимать как равных. Жалость унижает. Неприятно становится. Я сталкивался со всяким отношением. Особенно в транспорте. Ещё когда молодой был, и мне место уступали: «Ой, садись парень. Что ж тебя так, бедненький... Что ж ты совсем не видишь?» Махнёшь головой. А как? Иначе человека можешь обидеть, если оборвёшь и скажешь: «Оставьте меня в покое». Так нельзя тоже. А потом выходишь с тяжёлым чувством: тебя пожалели, это ж хуже всего.
«АиФ»: – Курьёзных случаев не было?
В.Т : – Я, когда только начал работать в Курске, жил на КЗТЗ. Около «Юности» я на трамвай садился. Машины, трамвай, слышу – человек стоит. А какой трамвай, мне ж надо узнать. «Скажите, пожалуйста, – говорю, – какой трамвай?». А мне отвечают: «Какой, какой? – Красный!» Потом я понял, что в Курске существует слово «марка». Вот когда спросишь, какая марка, сразу отвечают. Пришлось приспосабливаться под курский говор.
А когда жил на Кавказкой улице, подобные ситуации с троллейбусами происходили. Спросишь: «Это двойка?». «Да, да». Человек даже не посмотрит, соглашается. Сяду. Смотрю, он не повернул на СХА, едет прямо. Тьфу ты, ёлки-палки. Так и едешь круг.
Но часто приходится и с грубостью сталкиваться, особенно в общественном транспорте. Вот выходишь из него и нечаянно толкнёшь какую-нибудь женщину. Я ж не могу проверить рукой, вышла она или нет. Я делаю это деликатно: чувствую, что уже пора ей переместиться на другую ступеньку или даже выйти и иду. Один раз женщина что-то замешкалась. Вот я и толкаю её. А в ответ слышу: «Хам, негодяй, скотина. Чтоб у тебя всё «повылазило»». Я говорю: «Бабушка, да не ругайтесь Вы так, уже «повылазило»». Она посмотрела, поняла, прощения просить стала…
А бывает, идёшь по улице и к тебе пристраивается слева девушка, женщина: «А можно я с вами?» или «А я знаю, Вы живёте здесь на Никитской!». Ой, как приятно, вот так пройдёшь, поговоришь, познакомишься.
Жить надо, не унывать. Пока работается, работать. Делать это хорошо. Много читать, много музыки ведь хорошей есть, ездить. Я стараюсь в отпуске не оставаться в Курске. Мне интересно, всё интересно – жить интересно. А иногда подумаешь: «56 лет, ё-моё!» А ведь ничего ж не поменялось, восприятие мира такое же, как и было в 25 – 30 лет.
P.S. Во время разговора Валентин Викторович заметил, что уже представил себе мой образ. В конце интервью мы остановились на этом поподробнее. Оказалось, что он до сантиметра определил мой рост, комплекцию, цвет волос и глаз. Не ускользнуло от него и то, что я на протяжении всего разговора улыбалась.
Как решаются в Белгороде проблемы инвалидов по зрению 
Воронежские инвалиды по зрению нуждаются в помощи государства 
Что мешает незрячим быть такими же, как все? 
Как потребителю сэкономить на тепле? 
Акварели Маргариты Скорбач