Официальная история о 1941-1943 годах рассказывает скупо. Белгородцев же, которые перенесли все тяготы, ужасы того времени и дожили до сегодняшнего дня, остались единицы. Одна из них - коренная белгородка, пережившая немецкую оккупацию, Алла Николаевна Балагурова. Ей было десять с половиной лет, когда началась Великая Отечественная война.
"Не дольше, чем на две недели"
"Я хорошо помню, как объявили в Белгороде о начале войны. Это был воскресный солнечный день. Многие гуляли семьями в скверах и парках, и, когда объявили по радио о вероломном нападении Германии, Белгород зашумел, стал напоминать огромный муравейник, - так начала свой рассказ Алла Николаевна. - Уже в июле-августе 1941 года железнодорожники начали вывозить свои семьи в Казахстан. Многие тогда уезжали из Белгорода. Кто не мог уехать, уходили пешком, таща за собою тележки с вещами. Мы вместе с бабушкой, мамой и младшим братом оставались и ждали возвращения папы из командировки. Он был высококвалифицированным геодезистом. В Харькове папа получил новое назначение и заехал в Белгород, чтобы попрощаться с нами. Помню их разговор с мамой: "Коля, ты уезжаешь, а как же мы?" - "Вы будете в Белгороде". "А вдруг сюда придут немцы?" - "Ну, если даже и придут, то не дольше, чем на две недели". Никто тогда и не думал, что немцы могут занять Белгород надолго.
23 октября 1941 года была первая бомбежка. До этого дня дети не слышали и не видели настоящих самолетов. Довоенный Белгород был небольшим городом, и аэродрома здесь не было. Заслышав страшный гул, мы вместе с младшим братом выбежали в коридор, чтобы рассмотреть самолет. Мы его увидели и даже заметили, как он сбросил несколько бомб на город. Одна из них разорвалась около нашего дома N 66 по улице Воровского (ныне ул. Князя Трубецкого), дом был сильно разрушен, мы остались без жилья. В тот же вечер знакомые и соседи помогли перебраться в дом N 72 по той же улице, где пустовали две комнаты.
Свет неживой
На следующий после первой бомбежки день в город почти без боев вошли немцы. Они ехали на мотоциклах, шли колоннами и вели себя как хозяева. Их штаб расположился в доме N 74 по ул. Воровского. Со двора нашего дома было видно, что происходит на крыльце штаба. Изо дня в день на крыльцо выходил важный немец, доставал из кармана губную гармошку и наигрывал на ней простенькую мелодию.
Наступили мрачные дни. И в прямом, и в переносном смысле. Все ставни в окнах были закрыты. В комнатах было сумрачно и прохладно. Днем старались на улицу почти не выходить. Ночью спали одетыми. Сон прерывался шумом подъезжающих к штабу машин и мотоциклов, топотом немецких сапог.
Зимы 1941 и 1942 годов были холодными и многоснежными. Все, что можно было сжечь, чтобы хоть как-то обогреть комнату, было сожжено. Ломали и сжигали заборы между домами. Обычным занятием было перебирание зерна, которое успели принести из полусгоревших супруновских складов. Не поврежденных огнем зерен было немного, их надо было выбрать, а потом пропустить через мясорубку. За этим занятием хоть немного согревались пальцы. Потом делали из самодельной муки и талой воды из снега лепешки. А когда закончились и эти припасы, мама брала вещи, которые представляли какую-нибудь ценность, и несла их обменивать на продукты на Супруновку.
Сначала мама брала и нас с собою, но потом перестала. В городе, занятом фашистами, было много бесчинств. Однажды, проходя мимо Преображенского собора, мы увидели повешенных белгородцев. Около северной стороны собора стояла виселица, а на ней было шесть тел. Зимой немцы ездили по городу на огромной крытой машине и собирали горожан, у кого родственники служили в Красной армии, и тех, кого подозревали в помощи партизанам. Как сейчас перед глазами стоит сцена. В списки неугодных попал пятилетний мальчик. Вместе с матерью он жил неподалеку от нас, за углом. Ребенок этот с рождения был немой. Отец мальчика был евреем, а мать - русская. Через переводчика немцы передали: ее они не тронут, им нужен только ребенок. Но какая мать добровольно отдаст свое чадо на муки? Немецкие солдаты долго старались вырвать у нее сына, но не смогли, их так вдвоем и бросили в машину.
Горящая трава
1943 год был годом частых бомбежек. Бомбили немцы. Отвечали наши. Дети научились по гулу самолетов определять, чей летит самолет - наш или немецкий. Мы перебрались в подвал к соседям, он был надежнее. После бомбежки выскакивали из подвала, чтобы хоть немного погреться на солнце.
В подвале было очень холодно и голодно. Кроме того, люди пребывали в полном неведении, что происходит на фронте. Даже о том, что начинаются бои на Курской дуге, белгородцы не знали.
В апреле-мае 1943 года есть было уже совсем нечего. Бабушка сказала, что будем перебираться в село Красное. Там у нее были знакомые. Выбрали время между бомбежками и насколько возможно быстро пробрались по разрушенному городу. Слава Богу, успели добраться в Красное до очередной бомбежки.
За домом бабушкиных знакомых, которые нас приютили в какой-то пристройке, был большой зеленый луг. Когда начали наступать наши войска, началась стрельба из "катюш". Один из снарядов попал на луг, и он начал гореть. Меня поразило: зеленая трава и... горит.
Через несколько дней, когда уже разнеслась повсюду радостная весть об освобождении Белгорода, мы вернулись на свою улицу. Дом, в котором мы пережили страшное время оккупации, уцелел.
Открывались церкви и школы
Белгород представлял собой горестное зрелище. Редкие дома уцелели. Где от дома только стена осталась, где остов русской печи, где кусок крыши висел на заборе. На улицах завалы и глубокие воронки.
Не помню сейчас, кто нас организовывал, но создавались целые отряды, которые разбирали завалы, выгребали мусор и выносили его на тряпках. Особенно много работали на восстановлении школ. С начала октября 1943 года в Белгороде начались школьные занятия. Книг и тетрадок, конечно, почти не было. Писали на старых газетах между строк. Чернила приготавливали дома сами, из сажи. На удивление, учителя были прекрасные. Старая интеллигенция. Они старались интересно и увлекательно давать учебный материал своим голодным и замерзающим ученикам. Дети часто слышали от родителей: "Терпи и учись. Время сейчас такое".
И терпели, и учились, и помнили, что идет война. У старшеклассников моей 35-й школы обязательным предметом было военное дело. По белгородским улицам они ходили строем с песней "Вставай, страна огромная", учились собирать и разбирать винтовку.
В городе после оккупации открыли Преображенский собор и Николаевскую кладбищенскую церковь. Особенно мне нравилось бывать в Преображенском соборе, там было очень красиво. Сразу после войны часто венчались пары. Мы с подружками ходили смотреть: молодожены были одеты скромно, даже бедно, но как хорошо и радостно их венчали!"
Услышав от своей собеседницы про венчания, я удивилась: "Разве тогда разрешали венчаться в церкви?". "Да. Офицеры и солдаты возвращались с фронта и шли венчаться со своими невестами", - подтвердила Алла Николаевна. Война, оккупация и все пережитые испытания заставили советских людей посмотреть на смысл жизни по-другому. Даже идеологическая работа поутихла, но лишь на какое-то время. Уже в 1947 году пропагандистская партийная махина опять заработала, подминая без разбора и героев-победителей, и страдальцев, угнанных в Германию, попавших в плен, находившихся на оккупированных территориях.
Это уже потом, некоторое время спустя, белгородка Алла Балагурова будет учиться в Харьковском университете и получит диплом преподавателя иностранного языка. Почти вся дальнейшая жизнь Аллы Николаевны связана с родным городом, где она преподавала юным белгородцам французский язык. Мы идем вместе с ней по белгородским улицам, по тем самым местам, где прошло ее военное детство. Алла Николаевна вспоминает, как они, и взрослые, и дети, старались поддержать друг друга в те холодные, голодные, нескончаемые дни, как каждый из них верил в Победу и в то, что город будет обязательно освобожден.
Узник концлагеря: «Иногда они мне снятся» 
Военный почтальон 
Радистка Анна. 96-летняя ветеран о жизни в Австралии и тамбовской коммуне 
Детство, опалённое войной. Самое сильное переживание узницы